Неточные совпадения
«Пропущенные строфы подавали неоднократно повод к порицанию и насмешкам (впрочем, весьма справедливым и остроумным).
Автор чистосердечно признается, что он выпустил из своего романа целую главу, в коей описано было путешествие Онегина по России. От него зависело означить сию выпущенную главу точками или цифром; но во избежание соблазна решился он
лучше выставить вместо девятого нумера осьмой над последней главою Евгения Онегина и пожертвовать одною из окончательных строф...
Соколовский,
автор «Мироздания», «Хевери» и других довольно
хороших стихотворений, имел от природы большой поэтический талант, но не довольно дико самобытный, чтоб обойтись без развития, и не довольно образованный, чтоб развиться. Милый гуляка, поэт в жизни, он вовсе не был политическим человеком. Он был очень забавен, любезен, веселый товарищ в веселые минуты, bon vivant, [любитель хорошо пожить (фр.).] любивший покутить — как мы все… может, немного больше.
— До сих пор одна из них, — рассказывал мне
автор дневника и очевидец, — она уж и тогда-то не молода была, теперь совсем старуха, я ей накладку каждое воскресенье делаю, — каждый раз в своем блудуаре со смехом про этот вечер говорит… «Да уж забыть пора», — как-то заметил я ей. «И што ты… Про
хорошее лишний раз вспомнить приятно!»
Еще южнее, по линии проектированного почтового тракта, есть селение Вальзы, основанное в 1889 г. Тут 40 мужчин и ни одной женщины. За неделю до моего приезда, из Рыковского были посланы три семьи еще южнее, для основания селения Лонгари, на одном из притоков реки Пороная. Эти два селения, в которых жизнь едва только начинается, я оставлю на долю того
автора, который будет иметь возможность проехать к ним по
хорошей дороге и видеть их близко.
Не знаю, насколько верно последнее; при мне было очень
хорошее лето, но метеорологические таблицы и краткие отчеты других
авторов дают в общем картину необычайного ненастья.
Классические
авторы нам все известны, но мы
лучше знаем критические объяснения текстов, нежели то, что их доднесь делает приятными, что вечность для них уготовало.
Она никогда не позволит себе, напр., такого вывода: это лицо отличается привязанностью к старинным предрассудкам; но
автор выставил его добрым и неглупым, следственно
автор желал выставить в
хорошем свете старинные предрассудки.
Платов ничего государю не ответил, только свой грабоватый нос в лохматую бурку спустил, а пришел в свою квартиру, велел денщику подать из погребца фляжку кавказской водки-кислярки [Кизлярка — виноградная водка из города Кизляра. (Прим.
автора.)], дерябнул
хороший стакан, на дорожний складень Богу помолился, буркой укрылся и захрапел так, что во всем доме англичанам никому спать нельзя было.
[Соколовский Владимир Игнатьевич (1808—1839) — поэт. А.И.Герцен в «Былом и думах» называет его
автором «довольно
хороших стихотворений».
— Ну, ну, не рассказывай! Изволь-ка мне
лучше прочесть: мне приятнее от
автора узнать, как и что было, — перебивал Петр Михайлыч, и Настенька не рассказывала.
— Послушай: ведь ты мне не веришь, нечего и спорить; изберем
лучше посредника. Я даже вот что сделаю, чтоб кончить это между нами однажды навсегда: я назовусь
автором этой повести и отошлю ее к моему приятелю, сотруднику журнала: посмотрим, что он скажет. Ты его знаешь и, вероятно, положишься на его суд. Он человек опытный.
Я стал усердно искать книг, находил их и почти каждый вечер читал. Это были
хорошие вечера; в мастерской тихо, как ночью, над столами висят стеклянные шары — белые, холодные звезды, их лучи освещают лохматые и лысые головы, приникшие к столам; я вижу спокойные, задумчивые лица, иногда раздается возглас похвалы
автору книги или герою. Люди внимательны и кротки не похоже на себя; я очень люблю их в эти часы, и они тоже относятся ко мне хорошо; я чувствовал себя на месте.
Ведь, кажется, можно было написать
хорошую «вещицу» и для этой толпы, о которой
автор мог и не думать, но это только казалось, а в действительности получалось совсем не то: еще ни одно выдающееся произведение не появлялось на страницах изданий таких Иванов Иванычей, как причудливая орхидея не появится где-нибудь около забора.
Только золотая посредственность довольна собой, а настоящий
автор вечно мучится роковым сознанием, что мог бы сделать
лучше, да и нет такой вещи,
лучше которой нельзя было бы представить.
— Ну, это неправда, — вы
автор; во всяком случае я все-таки вижу, что Россия, по-вашему,
лучше Европы!
Если
автор не намерен входить в рассмотрение народной жизни, рассказывая дела своего героя; если он хочет представить исторического деятеля одного на первом плане, а все остальное считает только принадлежностями второстепенными, аксессуарами, существенно не нужными; в таком случае он может составить
хорошую биографию своего героя, но никак не историю.
Мало того — в порыве патриотического усердия г. Жеребцов наговорил о любезном отечестве немало таких вещей, которые — совершенно незаслуженно, — бросают на любезное отечество не совсем
хорошую тень, хотя
автор, рассказывая все эти вещи, имел в виду единственно превознесение означенного любезного отечества.
Гоголь до того мастерски читал, или,
лучше сказать, играл свою пьесу, что многие понимающие это дело люди до сих пор говорят, что на сцене, несмотря на
хорошую игру актеров, особенно господина Садовского в роли Подколесина, эта комедия не так полна, цельна и далеко не так смешна, как в чтении самого
автора.
Граф. Это
лучше наконец, что вас назвали прямо по имени. Теперь вы можете начать судебное преследование против
автора этих статей; вы, конечно, знаете его?
Естественно, что, имея в виду такие примеры и понятия,
автор не мог
лучше осветить домашнюю жизнь Елены, как поставив ее совершенно в стороне от этой жизни.
Автор очень хорошо умел понять это и предпочел
лучше оставить ее судьбу в неизвестности, нежели возвратить ее под родительский кров и заставить доживать свои дни в родной Москве, в тоске одиночества и бездействия.
Он не подумал о том, что, как замечает
автор записок о нем, «переселение, тяжкое везде, особенно противно русскому человеку; но переселение тогда в неизвестную бусурманскую сторону, про которую, между
хорошими, ходило много недобрых слухов, где, по отдаленности церквей, надо было и умирать без исповеди, и новорожденным младенцам долго оставаться некрещеными, — казалось делом страшным» («Сем. хр.», стр. 18).
(Прим.
автора.)] уезд вместе с тамошним исправником, которого лично не знал, но слышал о нем много
хорошего: все почти говорили, что он очень добрый человек и ловкий, распорядительный исправник, сверх того, большой говорун и великий мастер представлять, как мужики и бабы говорят.
Граф. Вы знаете, в этом деле
автор не судья; но мне кажется, что по крайней мере остальное не хуже, если не
лучше.
Несчастный
автор, верно, знал себя и обстоятельства, в которых он находился, гораздо
лучше, нежели его беспощадный критик.
По отношению к первому, снисходительнейшие читатели еще милостиво извиняют
автора приведением в его оправдание слов Гоголя, что «
хорошего русского человека будто бы рельефно нельзя изображать», но зато по отношению к Ларе суд этот гораздо строже:
автор слышит укоризны за неясность нравственного образа этой женщины, напоминающей, по словам некоторых судей, таких известных им лиц, которые, «не называясь умопомешанными, поступают как сумасшедшие».
— Tant mieux, mon cher, tant mieux! C'est un si grand âge, [Тем
лучше, мой дорогой, тем
лучше! Это такой преклонный возраст (франц.).] что как не увлечься таким лестным поклепом! Он назовется
автором, не бойтесь. Впрочем, и это тоже не ваше дело.
Чернышев,
автор"Испорченной жизни", был автор-самоучка из воспитанников Театральной школы, сам плоховатый актер, без определенного амплуа, до того посредственный, что казалось странным, как он, знавший хорошо сцену, по-своему наблюдательный и с некоторым литературным вкусом, мог заявлять себя на подмостках таким бесцветным. Он немало играл в провинции и считался там
хорошим актером, но в Петербурге все это с него слиняло.
Телешов из кожи лез, чтоб доказать, что гораздо
лучше напечатать имена
авторов в алфавитном порядке. Вдруг я понял: при алфавитном порядке Бунин оказывался, по крайней мере на обложке, на первом месте.
Я давал этот рассказ двоим, из литературной среды, людям, которых я абсолютно уважаю: это рассказ
хороший, симпатичный,
автор, должно быть, будет писать, — вот какой приговор получился».
После письма, которое я старался доставить тебе надежными путями и в котором описывал подробно все, со мною или,
лучше сказать, с нами случившееся с того времени, как мы расстались [Письмо это не было доставлено Густаву по причинам, неизвестным
автору.], заключен я был в Дерпте до взятия его русскими.
Списаны на поучение и удовольствие потомков? — думал я; следственно,
автор желал, чтобы по смерти его рукопись была издана. Воля покойника священна для душеприказчика его. Исполняю эту волю, как полагаю,
лучше.